В «Критике способности суждения» Кант писал, что красота — это целесообразность без цели. Мы получаем удовольствие от того, что словно бы видим цель, ради которой прекрасное есть в этом мире, хотя и не можем нащупать ее. Стоит свести красоту к причинам ее существования, мере полезности, — и на смену эстетике придет утилитарность: там, где появляется цель, исчезает красота.
Чарльз Дарвин воззрений Канта не разделял, бесцельная красота вгоняла его в ужас. В письме коллеге, американскому ботанику Эйсе Грею, он сознался: «Всякий раз, когда я вижу павлинье перо, мне становится дурно». Иссиня-изумрудное перо перечеркивало теорию естественного отбора своей кричащей неадаптивностью: хвост никак не мог увеличить шансы особей на выживание, а снизить — легко. Тем не менее павлиний хвост раскинулся в природе пышным веером, назло логике естественного отбора. И по сегодняшний день красота остается непосильным для понимания и естественно-научного познания явлением. Почему же биологи третий век подряд настойчиво продолжают безуспешные попытки рационализировать красоту?
Содержание
Безумная затея
Чтобы выпутаться из неразберихи с павлиньим хвостом, Дарвин в «Происхождении человека» предположил существование другой движущей силы эволюции — полового отбора. В половой отбор по Дарвину вовлечено два механизма: «закон боя» и «вкус к прекрасному». Закон боя, борьба между представителями
как правило, самцами
, в конечном счете привела к увеличению размеров тела и возникновению орудий борьбы вроде рогов. Вкус к прекрасному привел к возникновению всего многообразия декоративных признаков — от пения и пестрого оперения птиц до замысловатых брачных ритуалов. При этом приукрашивания приятны сами по себе и существуют просто, чтобы доставить наслаждение наблюдателю. Это была опасная идея: Дарвин признавал за животными способность к чувственным суждениям: они могут не только воспринять стимул, но и взвесить различия и выбрать наиболее приятный.
Закон боя наука Викторианской эпохи была готова принять, но вот теория эстетического выбора звучала нелепо и даже смехотворно. В эстетической агентности животным отказывали: считалось, что у них попросту отсутствуют достаточные умственные способности, чтобы совершать эстетический выбор. И уж тем более активными деятелями выбора не могли быть самки. Поскольку, как писал биолог Сент-Джордж Майварт в критической заметке о труде Дарвина: «Такова неустойчивость порочного женского каприза, что никакое постоянство окраски не может определяться выбором самки». Поэтому к эстетической части теории Дарвина относились как к сумасшедшей тетушке, запрятанной на чердак, — о ней не следовало говорить.
Бремя красоты
Современники Дарвина сразу попытались урезонить безумную идею. Альфред Рассел Уоллес, менее известный со-создатель теории естественного отбора, утверждал, что декоративные признаки животных — вовсе не украшения, а имеют утилитарную ценность: каким-то образом павлиний хвост и другие красивости должны быть связаны со здоровьем особи, ее способностью выжить и оставить потомство. А стало быть, половой отбор, даже в его эстетической составляющей, — лишь компонент естественного отбора.
Впоследствии оказалось, что это справедливо только для некоторых декоративных признаков. Скажем, яркая окраска и пение птиц могут быть связаны со здоровьем животного, в частности — с отсутствием паразитических инфекций. Но для большинства экстремальных выражений красоты в природе эта логика кажется неочевидной: и при взгляде на павлиний хвост приверженцам утилитарного подхода по-прежнему становится дурно.
Противоречие, казалось, удалось разрешить в 1975 году, когда израильский эволюционный биолог Амоц Захави сформулировал концепцию гандикапа: декоративные признаки делают своего носителя уязвимым. Стало быть, выжить с такой обузой, перенести тяжкое испытание красотой способен только очень качественный самец. Но неясно, почему гандикапом всегда служат именно эксцентрично декоративные признаки. Почему тяжким бременем становится красота, а не, скажем, отсутствие левой лапы. К тому же позже концепцию Захави опровергли математические модели.
Какие еще версии эволюции красоты озвучивали? ↓
В начале XX века Рональд Фишер предложил гипотетических механизм полового отбора, впоследствии названый фишеровским убеганием. Согласно его гипотезе, исходно предпочтения действительно возникают к признакам, которые свидетельствуют о здоровье и приспособленности особи. Затем, когда половые предпочтения уже сформировались, происходит расщепление признака с его первоначальной функцией. Признак становится привлекательным сам по себе и становится все более продвинутым просто потому, что пользуется симпатией противоположного пола. Самки, предпочитающие длинные хвосты, будут выбирать самцов с длинными хвостами. В результате появится потомство, которое обладает и генами длинных хвостов, и генами предпочтения к таким хвостам. Возникнет самоподкрепляемая петля — тот самый процесс фишеровского убегания. Но идею Фишера отодвинули на второй план, отдав предпочтение гипотезам, которые спасали красоту от бесцельности.
Например, в 1980-х была предложена гипотеза сексуальных сыновей (sexy sons hypothesis): самки предпочтут спариваться с самцами, обладающими генами, которые увеличат репродуктивный успех их сыновей. От сексуальных отцов рождаются сексуальные сыновья, а привлекательные сыновья пользуются большим успехом у самок и оставляют больше потомства.
К началу 2010-х, после нескольких десятилетий поиска, большинство ученых согласились, что только в некоторых случаях декоративный признак, как предполагал Уоллес, может быть косвенным показателем большей приспособленности или «хороших генов». Но количественно распространенность таких примеров оценить сложно, а эмпирических подтверждений гипотезе — довольно мало. Проведенный в 2012 году метаанализ 90 исследований 55 различных видов животных, выявил лишь «сомнительные» подтверждения гипотезе хороших генов.
Так красота снова лишилась утилитарной цели, и тетушку пришлось выпустить с чердака.
Отсекая лишнее
В 2012 году орнитолог Ричард Прам решил воскресить забытые идеи Дарвина об эстетической эволюции в подробном обзоре (в 2021 году мы публиковали отрывок его книги «Эволюция красоты»). Прам напомнил научному сообществу, что красота все же может быть великолепным, но бессмысленным капризом предпочтения.
Если отказываться от утилитарности красоты, в основе ее эволюции должно лежать что-то другое. Предположительно, это что-то другое — способность судить о красоте. Мысль наблюдателя «мне нравится, это красиво», его чувство прекрасного, становится движущей силой эволюции, которая подталкивает животных к эстетическим крайностям.
Надо заметить, что к идеям Прама научное сообщество относится прохладно. В академической рецензии на книгу «Эволюция красоты» орнитолог Джеральд Борджиа, и этолог Грегори Болл писали, что автор не смог привести убедительных аргументов в пользу своей идеи, а некоторые разделы книги и вовсе посчитали «ревизионистскими».
Вернувшись от утилитарности к эстетике, исследователь заметил, что эволюционное появление красоты в природе может быть результатом коэволюции — одновременного развития красивого стимула и того, кто этот стимул воспринимает. «Красота — форма коммуникации, которая развивается параллельно со своей собственной оценкой», — писал Прам. Цветы красивы, потому что их форма, цвет и аромат развивались параллельно со способностью насекомых воспринимать прекрасное и в соответствии с насекомьими эстетическими предпочтениями. Пение и оперение птиц менялись вместе со способностью птиц их воспринимать и вместе с птичьими предпочтениями.
Но эта логика, к сожалению, вынуждает разделить красоту пополам: на абиотическое и биотическое прекрасное. Закат солнца, звездное небо или шум прибоя принципиально отличаются от пения лесного дрозда и аромата цветка ночной красавицы. Различие не в привлекательности стимула, а в причине его появления. Закат горит сам по себе, ни для кого, по прихоти оптической физики. Цветок же привлекателен из-за тысячелетий взаимодействия растений и опылителей. В попытке исследовать причины зарождения красоты, ее абиотическую часть приходится отсечь. Ведь симпатия, которую мы испытываем к вечным закатам и звездному небу над головой, — побочный эффект, и в коэволюции она участвовать не могла. Они нам нравятся просто потому, что случайно попали в тот же спектр красивого, который появился в процессе развития биоэстетических стимулов.
Предвзятость и предубеждения
Чтобы уверенно говорить, что биоэстетическая эволюция — не фантазия, обязательно должны выполняться два условия: во-первых, животные должны обладать достаточными сенсорными способностями, а во-вторых, уметь отличить красивое от невзрачного. Во времена Дарвина животным отказывали и в рецепторном аппарате, и в способности к суждению. Но в органах чувств человека нет ничего особенного, чтобы мы занимали привилегированное положение в вопросах эстетики. Миллионы других видов обладают сложными сенсорными системами. Более того, по сравнению с некоторыми животными мы слепы и глухи по крайней мере к некоторым сигналам. Например, птицы, в отличие от человека, обладают тетрахроматическим, а не трихротическим зрением — то есть воспринимают диапазон видимого света четырьмя различными типами световых рецепторов, а не тремя, как люди.
Современная сравнительная физиология органов чувств говорит, что каждое животное
Несмотря на единство физической среды обитания, разные виды воспринимают окружающий мир по-разному в силу различий органов чувств и умственных способностей.
— в соответствии с тем, что немецкий биолог и зоопсихолог Якоб фон Икскюль назвал умвельтом. Но тонкости инструментария многим животным в любом случае хватает, чтобы наблюдать мир в достаточных красках. А вот второй компонент — суждение о прекрасном — обнаружить и подтвердить сложнее.
В последние десятилетия, впрочем, биологи обнаружили у животных предпочтения к определенным стимулам и даже нашли в этом какую-то систему. Отбор того, что животные считают более красивым, зависит от требований, выдвигаемых к половым украшательствам. Стимул должен выделяться на фоне окружающей среды, попадать в диапазон параметров, к которым вид наиболее чувствителен, и быть таким, чтобы на него возникала неугасающая реакция — например,
Привыкание — полезный процесс, поскольку позволяет быть внимательнее к изменениям среды: животных меньше интересует постоянный шум в лесу, чем ветка, которая ломается под ногой хищника. В 1956 году была выдвинута антимонотонная гипотеза эволюции репертуара певчих птиц. При территориальных или половых взаимодействиях важно, чтобы сосед или соседка самца не привыкли к его пению. Поэтому птичьи песни такие сложные и заливистые.
.
Чтобы соответствовать этим требованиям, красивое подстраивается к физиологии органов чувств. Цветы, опыляемые ночными бабочками, как правило, обладают сильным ароматом, но часто белые. А цветы, чьи опылители — птицы, напротив, яркие и эффектные, но лишены запаха, потому что у большинства птиц отличное зрение, но слабое обоняние.
Иногда красивое использует и заготовленные предпочтения — «сенсорные ловушки». Самцы могут развивать привлекательные для самок черты, напоминающие какие-то неполовые стимулы. В этом случае декоративные признаки могут эксплуатировать, например, пищевые предпочтения животного. Так, водяные клещи (Hydrachnidia) во время ухаживаний вибрируют лапками с частотой, имитирующей вибрацию воды при перемещении их частой добычи — вислоногих рачков. Самки рыбок гуппи (Poecilia reticulata) обычно отдают предпочтение самцам с более крупными и насыщенными оранжевыми пятнами, вероятно потому, что изначально умение выделить именно оранжевый было необходимо для обнаружения пищи.
Какие еще стимулы можно эксплуатировать? ↓
Если предпочтение не возникает в результате пищевого поведения, то может развиваться на основе защитного. Крабы-скрипачи сооружают по-своему красивые вертикальные конструкции над норами для спаривания. Эти конструкции служат своеобразными маяками, которые помогают самкам найти укрытие от хищников. Многие мотыльки развили способность слышать эхолокационные сигналы летучих мышей и отвечать собственными ультразвуковыми сигналами. Когда некоторые из этих бабочек перешли к дневному образу жизни — защитный механизм стал декоративным, эхолокацию и ультразвук стали использовать для ухаживания.
Такие заранее существующие предпочтения назвали сенсорной предвзятостью. Но ведь предвзятость — еще не суждение?
В природе есть другие, куда более сложные виды эстетического поведения животных, которые на первый взгляд не могут существовать только лишь из-за предвзятости. Шалашниковые птицы (Ptilonorhynchidae) во время брачного периода выстраивают замысловатый шалаш из веток. Рядом с шалашом птицы выкладывают дорожку из камней с перспективой: камни поближе к шалашу побольше, а чем дальше — тем меньше. В зависимости от вида шалашника, брачную конструкцию украшают по-разному: одни предпочитают голубые камушки, ленточки и мусор; другие — разбрасывают по дорожке радужные раковины; третьи используют зеленые листья.
Долгое время самцы шалашников притворяются самками и учатся искусству строить шалаши, наблюдая за брачными демонстрациями старших товарищей. А когда берутся за дело сами — придирчиво выстраивают и шалашик, и перспективу из камней: отходят-подходят, смотрят из шалаша на дорожку, перекладывают камни, меняют украшения. Наблюдая за построением шалаша со стороны, несложно решить — птица формирует некоторое суждение о красоте своей постройки и пытается сделать его еще красивее. Но кроме желания усмотреть намерение в действиях птички, никаких эмпирических подтверждений формирования этого суждения нет. Нам попросту неизвестно, что происходит в голове у шалашника.
Некрасивая версия проявления шалашей ↓
Возможно у самок выработалось предпочтение к шалашам, так как эта конструкция защищает их от принудительного совокупления с самцом, они могут улететь в любой момент. Косвенное подтверждение — зубчатоклювый шалашник (Scenopoeetes dentirostris). Самцы зубчатоклювых шалашников не строят красивых шалашей — а ловят самок в воздухе и насильственно совокупляются с ними.
Ученым неизвестно и что происходит в голове у приматов — макак и капуцинов, — когда они предпочитают симметричные лица или регулярные узоры. Но предпочитать — не значит считать красивым. А спросить у обезьяны «это красиво?» и получить вразумительный ответ — нельзя.
Сомнений в том, что животные способны воспринимать стимулы, сравнивать их и отдавать предпочтение, — нет. Эти предпочтения или предвзятость влияют на эволюцию. Нам удобно называть это эстетической эволюцией, потому что зачастую животные отдают предпочтение тому, что мы — люди — тоже находим красивым. Но утверждать, что животные получают от красивого те же эмоции, что и люди — нельзя. Концепция красивого имеет и социокультурную, и лингвистическую составляющую, неприменимую к животным. Из-за невозможности опытным путем подтвердить суждения о красоте у нечеловеческих видов, вслед за отсечением красоты закатов и шума прибоя приходится отсечь и умвельт всех животных, кроме человека.
Это до некрасивого уменьшенное понятие прекрасного. Но может быть хоть оно даст рациональный ответ?
Все в порядке
Если сфокусироваться на исследовании только лишь человеческой эстетики, нельзя не заметить, что она все же необычна по сравнению с другими биологическими видами. Наше украшательство и желание создавать красивое появляется вне половых взаимодействий, в равной степени у женщин и мужчин и даже у детей до полового созревания. Кроме того, мы реагируем на катастрофически большое количество стимулов, которое никак нельзя объяснить побочным продуктом отбора эволюции или сенсорной эксплуатацией.
Теорий человеческой эстетики множество: в античность ее отождествляли с гармонией и числовой пропорцией; в средневековье о красоте рассуждали как об озарении; в эпоху ренессанса красоту рассматривали через противопоставление с безобразным. Но вероятно, тонко настроенное эстетическое восприятие человека и сложные теории, его описывающие, должны основываться на каких-то общих естественных принципах, характерных даже для ранних человеческих культур. Например, историк искусства Эрнст Гомбрих человеческое чувство прекрасного возводит к чувству порядка.
Орнаментальный порядок окутывает повседневную жизнь человека — от плитки на полу и росписи на чашках до пропорций золотого сечения. Самый ранний пример пристрастия человека к порядку — палеолитические бусы, небольшие повторяющиеся элементы, нанизанные на нить с определенным ритмом. В животном мире такой упорядоченности в красивом не наблюдается. Когда и зачем возникло если уж не суждение о красоте, то чувство порядка?
Одна из заманчивых гипотез возникновения любви к упорядоченности заключается в том, что регулярные узоры, почти как регулярный язык, стали для Homo sapience способом общаться с представителями других групп. В то время как группы денисовцев и неандертальцев были сильно инбредными, уровни близкородственного скрещивания у палеолитических Homo sapience были низкими. Возможно — но только возможно — бусы или иная красивая упорядоченная безделушка способствовали экзогамии, которая необходима для поддержания генетического разнообразия.
Но при всем своем очаровании, это все же спекулятивная гипотеза естественных основ человеческой эстетики, которая совсем не выглядит безальтернативной. К тому же она вновь вынуждает сократить понятие красоты — в этот раз до «чувства порядка».
Даже если способность к построению узоров появилась лишь у Homo sapience, это не повод отказать в суждении о красоте другим видам древних людей. В среднем палеолите человек прямоходящий, Гейдельбергский человек и неандертальцы уже таскали с собой коллекцию безделушек: кристаллы, окаменелости, камни странной формы и другие причудливые предметы. Они просто не складывали их в узор. Считали ли они свои безделушки красивыми? Неизвестно. По окаменелостям черепов эстетического восприятия не сыщешь. Проклятие рационализации красоты срабатывает вновь: даже если допустить, что ценить прекрасное научился только человек, тот момент, когда в эволюции человека появились эстетические чувства, все еще не отыскать.
Но можно предпринять еще одну безутешную попытку. На этот раз — сделать еще одно сужение, и перейти от восприятия красоты всеми
вымершими и невымершими
к суждению о прекрасном только лишь современными людьми.
Дилемма вау-момента
На крохотном пятачке научного познания, который остался после отсечения всего того в концепции красоты, что исследовать не представляется возможным, зародилась нейроэстетика — дисциплина, которая пытается объяснить восприятие красоты на уровне нервной системы современного человека. В 2004 году три коллектива авторов представили первые данные об активации различных областей мозга во время восприятия красивого (раз, два, три). Хотя вряд ли ученые питали какие-то иллюзии, что найдут в мозге центр красивого, сразу стало понятно, что простого ответа нейроэстетика и не даст. Список вовлеченных областей был слишком длинным: в него входили хвостатое ядро, поясная и веретенообразная извилины, орбитофронтальная и дорсолатеральная префронтальная кора. К 2018 году пришлось смириться, что в разных экспериментах вспыхивает все время в разных местах. В итоге оказывается, что значительная часть мозга вовлечена в эстетическое восприятие.
Чтобы усмотреть в этой мозаике активации хоть какой-то порядок и смысл, области мозга пытаются сплести в сеть. Для этого с помощью фМРТ, электроэнцефалографии (ЭЭГ) или магнитоэнцефалографии (МЭГ) ученые ищут синхронную или последовательную активность некоторого набора отдельных областей мозга. Пока удалось обнаружить два кластера этой сети — раннюю эстетическую сеть (initial aesthetic network) в затылочных областях мозга и отсроченную эстетическую сеть (delayed aesthetic network), которая охватывает затылочную, теменную, лобную и префронтальную области полушарий мозга. И если узор активации ранней сети неотличим между красивым и некрасивым стимулом, то вот узор активации отсроченной сети — уже заметно отличается в зависимости от того, насколько стимул красив. Вероятно, суждение о красоте возникает где-то там — в отсроченной эстетической сети.
Только вот из каких именно областей мозга состоит эта сеть — неясно. Уточнение деталей наталкивается на методическую дилемму. Ощущение красоты — мгновенное чувство, опьяняющее за секунду, вау-момент. Существующее технологии не могут зарегистрировать что-то настолько короткоживущее. фМРТ точно показывает место активных участков мозга, но за слишком длинное по сравнению с вау-моментом, время. ЭЭГ и МЭГ регистрируют активность точно во времени, но довольно плохо фиксируют ее локализацию. Приходится выбирать: неточное время или неточное место; в поисках нейроэстетики этот принцип неопределенности ведет в тупик.
Аналогичную эстетическую сеть нельзя исследовать у приматов, потому что непонятно, что будет красивым и некрасивым стимулом для обезьяны. Нельзя повторить эксперимент и на птицах — у птиц совсем другой мозг, с гиперстриатумом вместо неокортекса. Мы попросту не найдем в нем даже то малое, что нашли у человека.
Развитие технологий и методов визуализации мозга, вероятно, поможет сузить мгновение, по которому размывается эстетическая вспышка в мозге. Но оптимизма насчет существования выхода из тупика технический прогресс все же не добавляет. Слишком много структур мозга — от чувствительных центров до системы подкрепления — вплетено восприятие красивого.
***
Даже после отсечения лишнего ясности в красивом мало. По дороге к объяснению красоты пришлось сначала отсечь красоту закатов. Затем отказаться от эстетических чувств всех видов, кроме человека. Пришлось даже лихо подрубить эстетических экстремистов — птиц, со всеми их замысловатыми песнями, оперениями и ухаживаниями. Наконец, не разглядев в окаменелостях остатков чувства прекрасного или чувства порядка, мы вычли из истории красоты и древних людей. Прекрасное, пропущенное через эту систему фильтров, оказалось абсолютно безвкусным. И все усечения были зря: вместо рационального ответа — дилемма.
Красота есть, а ее объяснения — нет. При попытке рационализировать красоту она по-кантовски ускользает сквозь пальцы. Ее не изучить и не понять. Остается наблюдать эту целесообразность без цели. И наслаждаться ей.
