В подборке по итогам первого летнего месяца — пять книг. Очередная «еще более неофициальная» биография Эйнштейна, написанная журналистом Сэмюэлем Грэйдоном, в очередной раз напомнит о важности фактчекинга. Ошибки в фактах из жизни ученого передаются как эстафетная палочка — это не только традиция, но уже и предмет исследования. Социальный психолог Батья Маскита объяснит, как «одни и те же» переживания и чувства могут принимать абсолютно разную, а иной раз и противоположную форму. Так происходит потому, что люди в мире разделяются на две категории: одни эмоцируют по MINE-модели, другие — по OURS.
Игры зверей и птиц, как выясняется, — очень рисковое дело. Но в куда более отчаянные предприятия пускаются люди, играющие в животных. Зачем они это делают и как тяга к игре связана с эволюцией — об этом расскажет писатель Дэвид Туми. Историк искусства Сергей Хачатуров продемонстрирует, как руины, обломки и развалины (и архитектурные, и метафорические) становятся хранителями остатков подлинности, аутентичности и живой памяти. И потому реконструировать такие «святые пепелища» — даже хуже, чем портить. Завершает дайджест книга нейропсихолога Николаса Хамфри, в которой он задается почти риторическим вопросом: чего такого не хватало бы живым существам, если бы они полностью лишились феноменального сознания, не чувствовали боли и не знали волнений и тревог? Ответ не слишком очевиден.
Содержание
Обыкновенный Эйнштейн
Сэмюэл Грейдон. Эйнштейн во времени и пространстве. Жизнь в 99 частицах. М.: Corpus, 2025. Перевод с англ. Инны Кагановой, Татьяны Лисовской
Как можно понять уже из названия книги, этот сборник из 99 глав рассказывает про жизнь именитого ученого — от рождения до тризны. Некоторые из них занимают полстраницы, другие несколько, но не более того.
По задумке автора, журналиста и научного редактора Times Literary Supplement Сэмюэля Грейдона, россыпь пестрых глав об Эйнштейне должна показать его с самых разных сторон, а не только как ученого, совершившего революцию в физической науке. Например, как любопытного ребенка, завороженного работой магнита и проявляющего уже в раннем возрасте пытливость ума. Или как проблемного школяра, у которого, согласно устоявшейся мифологии, было плохо с математикой. А еще — как весьма специфичного семьянина, причем специфичность эта проявлялась как в начале отношений (публично подшучивает над женой), так и в их финале (подобно Алексею Каренину из романа Льва Толстого, развод Эйнштейн жене не дает и ставит жесткие условия, как она должна вести себя: киндер, кюхе, кирхе).
Относительно широко известное эйнштейновское «теперь я тоже официальный член гильдии шлюх» в русском переводе превратилось во фразу «вот и я стал официальным членом этой гильдии
Все-таки whores (в оригинале) — это не те же самые люди, что libertines. По сути, здесь происходит подмена субъекта и объекта развратного деяния, что наглядно показал словом и делом самый известный в истории либертин, чьи труды в XXI веке признали национальным достоянием Франции.
». Непонятно, какую задачу ставили переводчики, ведь слово «шлюха» в книге все же появляется, но в другом месте — в истории про публичные колкости Эйнштейна в адрес супруги. Как следует из источника, на который ссылается Сэмюэл Грейдон, в описываемой ситуации прозвучало именно whore.
Разобравшись в главном, коротко скажем обо всем остальном. Из-за обилия комментариев научного редактора русского перевода значительная часть книги производит впечатление текста на стадии фактчекинга. Примечания в основном касаются неточностей в фактологии: например, автор пишет, что Эйнштейн остановился в Цюрихе в студенческом общежитии, а на самом деле ученый арендовал комнату в пансионе, или что у Эйнштейна «хуже всего дела обстояли с математикой» — на что в ответ редактор приводит его оценки по этому предмету, и все они высоки. Под сомнение ставится и то, что Эйнштейн подбирал на мостовой окурки, так как врач запретил ему курить, но он все равно продолжал это делать, оправдываясь тем, что табак сам не покупает. «Документальных подтверждений того, что Эйнштейн якобы курил подобранные окурки, нет», — пишет научный редактор.
Добавим от себя, что высказывание «Исаак Ньютон, физик-исполин, был повержен, а его место на пьедестале занял Альберт Эйнштейн» — тоже не соответствует той реальности, в которой мы живем. Классическое естествознание Ньютона никто не отменял, оно по-прежнему востребовано и отлично работает — площадь своего приусадебного участка мы считаем, пользуясь евклидовой геометрией, а не квантовыми выкладками.
Формы эмоций
Батья Мескита. Между нами. Как культуры создают эмоции. М.: Corpus, 2025. Перевод с англ. Евгения Фоменко
Батья Мескита — социальный психолог, культуролог и ученый-аффектолог. Посвятив исследованию эмоций более 30 лет, она сделала вывод: эмоциональная сфера — не нечто «общечеловеческое», а во многом социально сконструированный феномен. В разные времена, в разных культурах и в разных контекстах одни и те же эмоции люди могут проявлять по-разному.
Например, стыд в западных культурах считается «неправильным», так как делает ошибку видимой для других. Также мужчины из условной Западной Европы стараются сдерживать эмоции, проявляя стоицизм даже в тяжелых ситуациях, не говоря уже о том, что по умолчанию должны уметь постоять за себя. Напротив, мужчины из племени калули в Папуа — Новой Гвинее устраивают настоящие истерики, когда им докучают: кричат друг на друга, обмениваясь обвинениями и оскорблениями. Самое интересное, что это даже не оборонительная тактика, поскольку такое экспрессивное поведение рассчитано на сочувствие со стороны окружающих. В данном случае эмоции возникают во взаимодействии между людьми. Получается, что это внешний феномен, а не внутренние переживания и чувства?
«На самом деле эмоции воспринимаются как чувства довольно редко — как исторически, так и географически. Описывая эмоции, представители многих культур рассматривают их как (социальные) действия. Есть основания полагать, что исторически это было стандартом. Гомер описывал, как Пенелопа ворочалась, не в силах заснуть, а не ссылался на психическое состояние, в котором она пребывала (нерешительность? напряженность?) <…> Даже в раннее Новое время (до XIX века) люди в США не считали гнев и любовь глубокими чувствами, а определяли их через действия — например, “холодный взгляд” или “теплые объятия”. Эмоции были ближе к социальным действиям, чем к психическим состояниям»
Батья Мескита выделяет две модели: MINE (Mental, INside the person, and Essentialist) и OURS (OUtside the person, Relational, and Situated). В модели MINE эмоции считаются делом исключительно внутренним, ментальным и эссенциалистским, то есть всегда имеющим одни и те же свойства. В OURS эмоции социальные, внешние для человека и ситуативные (то есть принимают разные формы в зависимости от разных ситуаций). В условных западных культурах преобладает подход MINE, в остальных — чаще OURS.
Игры (в) животных
Дэвид Туми. Царство игры. Зачем осьминоги играют в мяч, обезьяны приземляются на брюхо, а слоны катаются по грязи и что это говорит нам о жизни. М.: Corpus, 2025. Перевод с англ. Марии Елиферовой
Дэвид Туми сравнивает игровое поведение представителей фауны с естественным отбором. У эволюции, как и у игры, нет цели или заданного направления, это всегда реакция на конкретные условия в той или иной ситуации. Поэтому и игра, и естественный отбор — сюжеты с принципиально открытым финалом. Отсюда высокие риски.
Игры в животном мире бывают опасными, иногда приводят к травмам или даже гибели. Например, детеныши морских котиков играют в приливных бассейнах, становясь легкой добычей морских львов. Примерно по той же причине детеныши мартышек-верветок становятся уязвимыми для нападений бабуинов: заигравшись, они отходят далеко от взрослых, которые могли бы их защитить. А горные козлята, играющие на скалах, иногда с них срываются. Можно предположить, что в животном мире не было бы игр, если бы множество их издержек и рисков не перевешивали какие-то преимущества — например, адаптивные. И вот здесь у ученых уже меньше ясности.
Начать хотя бы с того, что строгое определение собственно игровому поведению животных дать не так-то просто. Например, исследователь Гордан Бургхардт предложил для этого пять критериев: нефункциональность, отсутствие принуждения, нетипичность поведения, повторяемость, а также общее благополучие (животное сыто, здорово и в безопасности).
Тем не менее, общепринятой теории игры не существует. Почему кошка играет с добычей, прежде чем ее съесть? Версию о тренировке охотничьих навыков Туми отбрасывает, ссылаясь на исследования, показывающие, что хищнические навыки одинаковые и у котят, заставляющих умирающую от страха добычу искать пятый угол, и у тех, кто по какой-то причине этого опыта был лишен. Кстати, такое откровенно садистсткое поведение кошек очень смущало Дарвина.
Поведение, похожее на игровое, наблюдали не только у хордовых, но и у моллюсков. Например, осьминоги могут швырять друг в друга грязью и многократно подбрасывать «мяч» (его роль выполнял флакон средства от простуды), выпуская струю воды. А философ науки и аквалангист Питер Годфри-Смит лично наблюдал, как спящая каракатица меняла цвета. Возможно, она видела сны, чей динамичный сюжет заставлял ее менять окраску. Сны Туми в своей книге также сближает с игрой, взяв на вооружение игровую теорию сновидений Келли Балкли.
Отдельного внимания заслуживают люди, играющие в животных, — им Дэвид Туми посвящает отдельную главу. И речь не о пресловутых квадроберах — некоторых экспериментаторов их исследовательский интерес заводит еще дальше. Например, «козломэн» Томас Туэйтес пытался максимально проникнуться жизнью парнокопытных: ходил на четвереньках и пасся вместе со стадом (и рассказал, как это было, в своей книге). Другой сверхчеловек — натуралист Чарльз Фостер — пытался жить поочередно жизнью барсука, лисы, выдры и благородного оленя. Для этого он ел червей, спал в «барсучьей норе» (специально вырытой для него траншеи), а также развил феноменальное для человека обоняние — мог отличить «цитрусовый запах мочи полевок <…>, источаемый лягушкой аромат молотого лаврового листа, резкий мускус ласки, приглушенный мускус выдры». И тоже написал книгу.
Восстановлению не подлежит
Сергей Хачатуров. Апология обломков. Руинная тема в контексте истории европейской культуры. М.: Издательство «Новое литературное обозрение», 2025
Руины в книге историка искусства и арт-критика Сергея Хачатурова — это не только архитектурные руины (хотя и им посвящено немало страниц), а скорее родовое понятие. Руина происходит от латинского глагола ruere («падать»), поэтому этим словом предлагается называть всякое «сокрушенное состояние художественного образа как такового». Это все, что не только разрушилось, но и недовоплотилось, или не встроилось в систему, или так и осталось фрагментом. Всякий оторванный ломоть, всякая белая ворона и всякая пятая нога у собаки — все это несет на себе родовой отпечаток «осыпающегося», «падающего», становящегося руинами порядка.
С такой методологией под категорию руин попадает многое и многие. Это и недовоплотившиеся души из «Энеиды» Вергилия, погибшие во младенчестве и, будучи не погребенными, зависшие между телесным и эфирным существованием. И руины эйдосов — темная проекция чистого света Истины, которую обитатели платоновской пещеры только и могут воспринимать. И несовершенство (руинированность) человеческой телесности, нашедшее отражение в живописи маньеризма, которая пришла на смену гармонии Высокого Возрождения. И первые кунсткамеры, чьи экспонаты — это тоже тела-руины, причем в предельных кондициях.
«Черный квадрат» — это «руины перцепции», так как супрематистская «икона» Малевича обрекает вдумчивого зрителя всю оставшуюся жизнь мучаться вопросом: что перед ним — чистая глубина или чистая предметность? Пример «руинического» письма — экспериментальный роман «Дом листьев» Марка З. Данилевского, где верстка сыплется, расползается, а также заставляет читателя поворачивать и крутить книгу под разными углами.
Наконец, руины, трактуемые столь широко, оказываются средством для сохранения живой памяти, да и самой жизни.
«Неподконтрольность руин схемам “правильного” проекта жизни, шаблонам и догмам, удержание фрагментарной, в чем-то ущербной, но личной, выстраданной индивидуальной судьбы станет вектором <…> в новейшее время, вплоть до contemporary art, творчества и Иосифа (поэта) и Александра (архитектора) Бродских, а также целого поколения художников “романтического” концептуализма»
При таком подходе руины — это не нечто нуждающееся в восстановлении из состояния разрушенности, а в самой разрушенности сохраняющее что-то важное. И никакого парадокса здесь нет.
Мозговая атака
Николас Хамфри. Изобретая сознание. Эмоции, ощущения и самовосприятие. М.: Издательство АСТ, 2025. Перевод с англ. Галины Ярошенко
По мнению нейропсихолога Николаса Хамфри, сознание — это относительно позднее эволюционное ноу-хау, появившееся у теплокровных примерно 200 миллионов лет назад. Речь идет не о когнитивном сознании, а о феноменальном — и не о всяком субъективном опыте, а о вчувствовании в этот опыт. Такое переживание боли, радости и других чувственных феноменов называется sentience — это слово вынесено в название книги на языке оригинала.
В русском издании sentient и sentience перевели как сентиентный и сентиентность (эквивалент из философского словаря — квалиа). То есть, переводчик берется работать с терминами, которые в русскоязычной среде только начинают приживаться.
Николас Хамфри долгое время придерживался иллюзионистской теории сознания (но позже свои взгляды пересмотрел). Феноменальное сознание иллюзорно. Мозг разыгрывает перед нами шоу, выстраивая такую перспективу в отношении своих физических состояний, в которой они кажутся тем, чем на самом деле не являются, а именно феноменальными свойствами. Иными словами, человек испытывает не сами сенсорные сигналы, а их интерпретацию. Такая репрезентация порождает самоценность отдельного живого существа, с этого момента житие — это не просто стимул-реакция, а субъективно значимая история, побуждающая к активным действиям: выживать, крепчать и размножаться.
Отныне ценность жизни буквально в глазах смотрящего (анатомически глаза — это продолжение мозга). Также феноменальное сознание дает возможность поставить себя на место другого, посмотреть на мир с его точки зрения — а это очень важно для социальных существ, к которым относится человек.
В книге Хамфри можно найти не только описание нейрогипотез, но и яркие истории, которыми принято украшать нон-фикшн. Например, хрестоматийный кейс «слепого зрения»
Эксперимент 1972 года, в котором Хамфри принимал активное участие.
, у которой удалили зрительную кору, но она все равно демонстрировала «зрячее» поведение. Или история о том, как будущему нейропсихологу с мировым именем приходилось препарировать восемь полуразложившихся и кишаших червями
В 1970-е в Конго их убивали в рамках спора хозяйствующих субъектов, эта практика сохранилась и в XXI веке.
. Хамфри часами вываривал трупы и очищал от гниющей плоти кости — все ради науки, так как скелеты горилл были ценным исследовательским материалом, а более всего — черепа.
Также Хамфри делится впечатлениями о том, как в Кембридже его преподавателем физиологии был Джайлс Бриндли, совмещавший науку с занятием музыкой и перформансами. Он вошел в историю тем, что на международной конференции по эректильной дисфункции снял штаны, продемонстрировав аудитории свою химически индуцированную эрекцию. Это было в 1983-м, но Хамфри рассказывает, что был свидетелем стремления Бриндли публично обнажаться еще в 1960-е.